По плодам жизни - поведение человека в старости ( о р. Б. Петре) 35 мин.

Вот, сегодня слушая о Петре, невольно вспоминаются еще Евангельские слова: По плодам узнаете их. Ну, если бы не было у нас поминальных трапез, на которых мы слышим о усопших, и особенно когда слышим о их последних месяцах или же годе, двух лет их жизни перед смертью, то наверное, эти слова Евангельские так бы и у меня относились бы просто ко всем нам, вошедшим в церковную жизнь, и в церковной жизни как-то ищущим обрестись в добрых делах и в добрых качествах и свойствах души. А вот, тем не менее, все равно остается неясным те, то доброе, что мы сейчас имеем в себе. Есть ли это плод, может быть, это просто по воспитанности нашей, и кто хорошо и по-доброму воспитан, он конечно же, ведет себя так хорошо. Но вот, перед тем, как человеку умереть, наступает время, когда у человека так по-народному сказать – тормоза все съезжают, он остается без тормозов. Механизм этот очень разный, причина или как это происходит, очень по-разному. У одних – потому что ну вот, как у моего отца память динамическая пропала, он ничего не помнит, что сейчас только что было, и о чем мы с ним говорили, и что от него ожидали, и что ему рассказали. У других, как у Валентины Георгиевны сейчас такое какое-то внутреннее хранение себя человеком воспитанным и человеком сознательным, куда-то пропало, т. е. растворилось, исчезло. У папы Людмилы Петровны, у Петра, получается случился инсульт, и после инсульта ум отключился, и в результате уже то сознательное действие, которым мог человек себя являть перед людьми и предъявлять себя приличным перед людьми – оно исчезло, ум уже не работает, и сознание не имеет власти и силы. И тогда вот, когда получается вот, либо воспитанность куда-то пропадает, либо сознание не может теперь удерживать человека, либо память не хранит человека в каком-то уже сложившемся характере его, то, а тем не менее, человек жив и деятелен, он продолжает говорить, продолжает поступать, самое главное. И вот, тут вылезает или же обнаруживается совершенно, то самое, что уже близко к словам Евангельским: по плодам. Т. е. оказывается, воспитанность наша и сознание наше, и ум наш, который помнит образы приличного поведения – это все не есть плоды, это есть некий результат наших усилий, более-менее хорошо жить среди общества, и как-то себя там предъявлять каким-то согласно общественным нормам в нужном или должном поведении. А плоды – это нечто такое, которое глубже лежит, которое составляет собственно говоря, ту самую часть человека, или ту душу человеческую, которая в итоге предстанет на девятый день перед Богом, а потом тем более на сороковой день перед престолом Господним, после смерти. И вот, когда сейчас слышу о Петре, а отчество как его? Петре Григорьевиче, и после инсульта целых два года потеря ума и как Людмила Петровна сказала: сделался как ребенок, совершенно непосредственный и бесхитростный, и какой есть, и очень ну вот, по рассказу искренне открытый. И вот в этом, в этой такой неожиданной свободе что ли вот при возможности быть среди людей, у него остается в поведении его те добрые качества, которые оказывается, были при жизни, и благодаря которым люди так его уважали и так вообще любили и ценили, и дорог для всех, и для домашних – это дивное бескорыстие, это великодушное служение всем в нуждах, ладно, домашним только, когда все нес в доме и домашних всех содержал, и для них и сам трудился и делал. Но вот этот конечно, пример, когда дом оказался на таком месте улицы, что мимо него практически проходила большая часть населения, поселка, имели обыкновение либо сами заходить, либо быть зазванными Петром Григорьевичем к ним в дом, не ради чего-то и не по какому-то поводу, а просто так. И он не просто поговорить там, чаем напоить, а все из холодильника и всем угостить и накормить. Ну вот, такая какая-то удивительная свойственная душе не просто щедрость, а гостеприимное радушие, деятельное радушие, и при этом свойство, когда он так делал, он жил именно потому что так делал, или так делал, потому что жил, или жил и по-другому не мог жить, кроме как так делать. Вот, это вдруг открывается, что внешняя часть души, и рассудок, и сознание, и даже внешнее самосознание человеческое все отлагается, человек делается обнаженным, открытым. И открывается тогда вот, ну в данном случае у Петра Григорьевича душа, исполненная добра, причем, выдающееся просто свойство, и гостеприимства, и взаимодавства, и радушной ответности, и встречности, т. е. готовности на встречу. И в таком, вплоть до того, что даже вот этот, даже там конечно, в Чечне над ним не могли издеваться, потому что народ весь был более-менее такой вот душою устроенный. А на Руси вот видите как – приехали сюда, а тут давай сосед какой-то издеваться над ним: Петр, машина пришла, приди помоги разгрузить. Ну 70 с лишним лет человеку, после инсульта, этот его зовет разгрузить. А Петр Григорьевич подхватывается и бежит разгружать. Он по-другому не мог, он так жил, у него так устроена душа. Естественно, что когда отходит человек, оставляет тело, т. е. расставаясь с телом, выходит из него, отходит от него, от тела своего, то он отходит этою самою душою. И тогда приходит душа на девятый день к престолу Господню, и получает благословение Божье. Потом приходит на сороковой день и получает опять благословение Божье. Так вот, каким оно будет у такой души? И тогда слышишь Евангельские слова, оказывается, вот они где сбываются, эти слова, вот они к какому моменту нашей с вами жизни обращены, не к моменту наших добрых поступков, где не поймешь, откуда этот добрый поступок, не всегда поймешь, да и сам не всегда знаешь, то ли от твоей воспитанности, то ли от сознательности, то ли от памятования образцов примеров, начитанности значит да – от чего это ты такой? А вот, когда все внешнее отложилось по причинам каким-то физиологически медицинским, ну а по причине вот такого действования Промысла Божия над нами, то оказывается, ты обнажен вот есть, какой ты есть. И то, что начинает быть на девятый день, вот вчера мы как раз, я был на трапезе по празднику Ксении Блаженной и собрались из дома престарелых сестры милосердия нашего сестричества, с отцом Сергием Мотовилиным. И вот, там заговорили о их служении и о том, как им это служение совершать, ну и это оказалось, что служение-то действительно в доме престарелых, т. е. в доме, где люди находятся как раз в возрасте старости, да плюс еще многие из них как раз вот в таком состоянии, где внешнее качества души отняты Богом, и человек обнажен. Мало того, оказалось, что сами сестры милосердия на четыре пятых все того же возраста, тоже старенькие уже, все уже в возрасте, все уже пенсионного возраста. И вот, когда заговорили, что одно из предназначений человека – это, которое предназначение – это то, что свойственно всем людям, что заложено у каждого человека. И одно из них – это в итоге встать на отчет свой перед Господом на девятый день и особенно на сороковой день. Богу ли нужен этот наш отчет? Нет, Господь и так знает нас досконально. Нам ли этот отчет нужен, чтобы сказать Господу, какой я был хороший или какой, я к Тебе с какими просьбами я к Тебе пришел? – Нет. Хорошее – это уже была земная жизнь, она прошла, Богу этот отчет тоже не нужен. Что же тогда там происходит? А там, там свет Господень, и в этом свете Господнем человек, присутствующий в этом свете или пребывающий в этом свете – он входит в пространство Божественное, пространство вечности, где время исчезает, и поэтому в одно мгновение в этом свете для человека открывается вся его жизнь, от самого зачатия и утробного развития до вот этого момента прихода на, к престолу для некоего отчета. И он сразу, в одно мгновение, видит всю жизнь и все свои поступки, все свои дела, добрые и злые вот враз. И оказывается тогда в этом-то свете человеческая душа и человеческая совесть сама обнаруживая самое себя, совершает невольный суд самой себе. Это не суд Господень, это не предъявление какого-то нашего отчета за наши добрые дела, а это открытие себя самого и видение всего себя во свете Божьем во всей полноте своей земной жизни. И тогда вот это взгляд на самого себя, и вся твоя жизнь, исполненная так или эдак, или же переменчиво, или же в какую-то сторону – она-то оказывается и составляет суд для тебя самого, ты судишь себя самими, свою собственную жизнь. И вот тогда получается, что плоды, которые, о которых говорит Евангелие – они-то как раз там и становятся тою реальностью, а под плодами Господь и святые разумеют как раз доброе, свойственное человеку, т. е. то, что Бог дал человеку и что в итоге либо сохранилось как минимум, либо тем более развилось и умножилось в человеке. Отсюда эти притчи про таланты, один, пять, десять талантов там. И вот, этими плодами тогда получается, ты там будешь или оправдан, или же если ты будешь там бесплоден, а вместо плодов у тебя будут разные худые свойства твоей души, которые оказывается, ты не отыскал, вернее которые ты это про доброе – не отыскал, а злое наоборот, в себе распустил и отдался этому злому так, что в итоге оно составило твой характер, не тот, который мы все видим, а тот, который душа твоя вся такова, и отчасти такова, и в котором ты потом явишься вот на этот сороковой свой день к Богу. Вот, это-то и будет судом для тебя и определит вообще твою последующую участь после сорокового дня. Господь благ, Он не хочет никому адской участи, но адскую участь ты обнаруживаешь сам на сороковом дне от себя самого. И в адскую участь, и там поэтому, когда вот это все происходит вот на сороковой день особенно, то мы нигде не слышим в житиях либо святых, либо этих откровениях, которые пережили, ну современные даже люди, проходя через этот сороковой день, а потом каким-то образом возвращенные сюда назад. Нигде мы не слышим ни о каком возмущении людей за то, что их определяют в ад, не Бог определил их в ад, сам человек в адском устроении своем видит, что он подлежит только аду, больше некуда двигаться. Поэтому там, на этом сороковом дне мы нигде не слышали бы ни о каких революциях, возмущениях против Божьего определения, никаких собственных от себя укорений: Господи, зачем Ты меня в ад, мне надо в рай. Не Бог в ад тебя отправляет, ты сам подлежишь аду, и человеку это очевидно, он по-другому не может там поступить, кроме как оказаться в руках бесов и в итоге унесенным туда. Равно, как и тот человек, который наоборот имеет преимущественное добро в себе, как свойства внутренние своей души, как естественные, как естество его, коим он в общем-то здесь на земле жил, и которое оказалось-то основой его характера, сутью самого характера. И тогда ангелы подхватывают его в этом его светлом дивном устроении и несут конечно же в рай. Ну, если при этом он еще православный и освящен в своем добре. Ибо неосвященное добро тоже увы, к сожалению, сказал Господь: Свет, который в вас, тьма есть, т. е. это добро человеческое, будучи неосвященным, есть тьма и подлежит тоже тьме, и он тоже уходит в ад.
Ну вот, мне сейчас хотелось как раз об этом еще и еще раз говорить, что практически-то вот наше с вами воцерковление, особенно и вот оно как-то сейчас ну сложилось со стороны образованных людей и со стороны современных людей, т. е. мы под воцерковлением своим и воцерковлением тем более окружающих подразумеваем передачу знаний о церковной жизни, о церковных учениях, научение внешнему порядку церковной жизни и участие в этом внешнем порядке церковной жизни, начиная от богослужений таинств, а кончая домашних молитв, постов и чтений Евангелия и книг Святых Отцов. Вот, собственно говоря, в чем заключается наше воцерковление, мы себя чувствуем церковными, если мы вполне в этом порядке стоим, если мы все это выполняем. А если вдруг начинает там вечернее правило съезжать, и мы его не делаем, и утром мы не молимся, то мы начинаем думать, что воцерковление наше куда-то поехало вот, и с нашей церковной жизнью что-то неладное делается. А реально-то оказывается, воцерковление – это совсем иное, т. е. это то, что в итоге как плод на сороковой день будет раскрыт. Воцерковление там действительно, где оно к плодам идет. Причем, соответственно, первое – это к плодам естественным, т. е. в тебе твои естественные свойства, которые у тебя есть, а у каждого они есть, они в жизни твоей во время церковной твоей жизни начинают быть все более явным проявлением твоей жизни. Когда ты делаешь по стопке добра, то в этот момент ты особенно живешь. Мы-то сейчас как-то привыкли, что особенно живем, ну каждый как-то на свой манер, да, там кто-то слушает музыку любимую, и в этот момент особенно живет, он все забыл, он весь там в ней. А кто-то было время, когда-то там вот танцевать любил, вот когда он танцует, прямо вот, и он весь отдан этому танцу, он весь в нем живет – вот его жизнь. Кто-то там делом занят, и весь прямо в этом деле, любимое дело, он поэтому там живет, когда дело делает. А кто-то ест, и прямо так вкусно ест, прям, что всем вокруг хочется тоже есть, потому, почему так? Потому что он в этот момент живет едою. А тут оказывается, если ты будешь во время воцерковления своего жить добрыми поступками, просто естеством своим, от добра совершаемым, а это значит, для других деланием чего-либо, вот для других ты делаешь, и нисколько не ропщешь от того, что не поблагодарили, и нисколько не возмущаешься от того, что наоборот еще тебе понадавали за то, что ты что-то доброе делал и сделал, а тут еще возмущены, что недоделал или же не так сделал, или вот тут перекосил. И ты на это не ропщешь, ты на это не обижаешься, ты весь потому что жил добром. А когда тебе говорят: вот здесь перекосил, и здесь там недоделал, ты, продолжая жить, бежишь доделать, бежишь исправить. И ты, исправляя, живешь в этот момент. Вот это жизнь добром и есть жизнь естества, которая начинает обретаться по мере очищения, т. е. период очищения в церковной жизни – это есть очищение своего естества, когда ты естественным добром начинаешь жить, как собою, жить собою. Это есть ты. А дальше уже, за этим еще следует другой уже этап, период церковной жизни, когда это-то естественное добро твоей души, не воспитанность твоя христианская, не сознание твое христианское, и тем более даже не памятование всяких разных там житий, учений Церкви, а естество твоей души живет так, и поэтому ты и живешь так естеством. И это все дальше, на следующем этапе начинает освящаться. Поэтому помните, да – очищение, потом просвещение, вернее, просвещаться благодатным светом, светом Евангелия, не Евангельским словом уже, а светом Евангелия. Т. е. вместе с Евангельским словом приходящим к тебе светом благодати, которое раскрывает, вот твоему естеству доброму придает силу благодатную по исполнению жизни в добре. И ты добродетелен тогда в этом случае, потому что ты таков. И живя добродетельно, ты живешь, потому что душа твоя вся и есть жизнь, живущая этим, или ты живущий своей душою и есть это. Вот, к этому ведет Господь нас, и этого ждет и ищет потом на девятый день увидеть в нас, и на сороковой день тем более. Не столько Он Сам хочет увидеть, потому что Господь так видит и знает, но чтобы мы с вами там вот вполне увидели бы – все ли мы сделали за свою жизнь церковную, за этого осуществления в очищение, а потом в просвещение. И вот, мы когда говорим о предназначении, призвании человека, то вот предназначение – это как раз одно из, вот вчера я рассказывал сестрам о четырех предназначениях, а еще два сказал – пока не буду говорить, иначе вы перегрузитесь. Из четырех предназначений – это одно из предназначений – быть в итоге пред престолом Божьим в девятый и сороковой день – это предназначение человека, каждого из нас с вами, живущего церковной жизнью. А начинается это предназначение с того момента, когда ты вдруг внутренне уловил свое добро, как твою, как жизнь, и ты этим добром, хотя в этот же момент тебе хотелось сделать наоборот противоположное зло. И вот, эти два движения, одно опережающее сделать противоположное зло, и тут же откуда ни возьмись явившееся добро, и ты все-таки склонился к добру и стал жить добром, ожил добром. Вот, с этого момента начинается собственно воцерковление. А все предыдущее время – это приготовление к этому воцерковлению, изучение, обучение, научение, освоение знаний церковного порядка жизни, практическое освоение этого всего в реалиях своих церковного периода, 10 лет у кого, у кого 20 лет такой период идет. Но где-то и как-то тебе дается же этот момент, где ты внутренне переживаешь в себе два движения: злое и доброе. И при этом доброе ты вдруг услышал как жизнь и вошел в него, и вступил. И с этого времени теперь стараешься этим добром продолжать жить. В этих обстоятельствах, подобных, т. е. уже узнаваемых обстоятельствах всегда поступать этим добром и жить им. Так начинается взращивание в себе плодов, и поэтому сначала как плодов естества, а потом уже плодов как добродетелей, т. е. христианских добродетелей, исполненных уже просвещающего света Господнего. И как это важно вот, чтобы мы с вами сегодняшнее свое воцерковление еще, которое осталось впереди, повели бы уже вот именно с этих внутренних позиций, не продолжая дальше что-то такое делать, чисто внешнее, где как бы стараясь еще более почитать, еще куда-то вникнуть, еще более как-то найтись в практике церковной жизни. Но это все внешнее, да, это все необходимое, это как условие твоей, твоего воцерковления, оно конечно же необходимо. Но не в этом суть самого воцерковления. Воцерковление – это есть восстановление твоей души в естестве и просвещение ее затем благодатным светом, для того, чтобы тебе исполнить это одно из четырех своих предназначений на сороковой день непостыженно встать перед Богом. Ну вот, дай-то Бог, чтобы как-то вот наши эти поминальные трапезы от одной к другой все больше и больше открывающие неожиданно людей, которые порой даже и не будучи христианами, но по естеству вот исполненные этого живущего добра в них, и живущие этим добром в себе, – они вдруг становятся для нас примером, как это может быть, и что это такое. Ну, теперь осталось только лишь дальше эти уроки, ну осуществить уже в своей жизни, благо нам еще остается, у кого 40 лет, у кого 50 лет еще жить на земле, много очень времени, школа, даже если кому-то осталось еще 20 лет – тоже очень много, за 20 лет можно столько плодов вырастить. Помоги, Господи. Давайте помолимся за Петра: Упокой, Господи, раба Твоего.
Кстати, просто, чтобы сразу уже к слову, вот, предназначение на сороковой день предстать перед престолом Божьим – это одно. А второе – сопряженное с ним предназначение добро, которым ты, с которым ты родился, как свойство твоей души, ты предназначен этим добром жить. Каждый предназначен жить добром на земле. Другое дело, что к сожалению, мы все грешные, и этого предназначения в одних случаях ему следуем, а часто не следуем, потому что опережает в нас движение зла, и мы, идя за ним, отстаивая некое такое, по самолюбию свое некое достоинство ложное, начинаем жить имеющимся наличным злом в себе, и из-за этого конечно же, предназначение жить добром не выполняем. Ну, а этому еще современная цивилизация активно помогает, вот, т. е. фактически такая выдумка, которая, ну, внедрилась в жизнь цивилизации – это школа и высшее образование, которое совершенно удаляет человека от этого предназначения, и от предназначения сорокового дня удаляет напрочь, т. е. особенно в наших школах атеизированных совершенно удаляет от этого предназначения. И тем более особенно современная школа, да и та школа, которую я прошел в свои годы, и тем более институт и аспирантура – они удаляют от предназначения жить добром. Я в школе жил чем угодно, только не добром, потому что меня за добро никто не чествовал, никаких грамот за добро мне никто не давал. Ну, меня так как-то по головке поглаживали и по плечу похлопывали, что вот мальчик добрый, вот, и все. А при этом вот такою активную поддержку моих поступков и действия было вовсе не в области добра, а в области там хорошей учебы, в области там общественно-полезной деятельности, в области там всяких концертов, смотров, художеств этих, демонстраций, в которых я участвовал, в слетах, где надо было показать свои какие-то доблести, т. е. внешнего человека во мне поддерживали, и я ради этих всех этих похвал, знаков отличия и всяких званий готов был весь выстелиться и все силы свои направить на это внешнее, оставляя совсем невоспринятым в жизнь добро свое. И вот теперь, когда вот сейчас уже в шестидесятилетнем возрасте спохватился, что надо же добро себе, само добро восстанавливать, не воспитанное добро и не сознательное добро, которое слетит, как только у меня отпадет там на каком-нибудь году все мое сознание, и останусь я голый с чем? – ну вот, и тогда я начинаю выискивать это свое добро. И это свое предназначение вдруг начинаю обнаруживать, что оно оказывается, с самого рождения уже было со мною, а я от него совершенно удалился, и делал все что угодно, только не это предназначение свое, а теперь когда его надо выполнять, над ним оказывается, такой слой всяких разных социальных так называемых обретений, что пока этот мусор разгребешь, доберешься до добра, получается, что всякий раз, когда пытаешься сделать добро, а оно косое. Пытаешься сказать какое-то доброе слово, а оно со всякой примесью чего-нибудь поганого. Ладно бы, только внутреннее я бы слышал, что оно с этою примесью, а то же и внешне видно. Вроде и слово доброе, а с примесью какой-нибудь да укоризны. Вроде бы и тон добрый уже успел наладить внутри и как-то так его собрать, и выдаю его, а тут вдруг в нем какая-то фальшивость появилась вот, т. е. никак не получается деланное добро сделать. А кроме как деланного добра, оказывается, я ничего и не умею. А естественное добро – оно где? Оно только-только начинает пробиваться. Ну и вот, чтобы его поддержать, столько внутренних оказывается, надо сил внимания к нему именно, сил соединения, сочетания с ним как с жизнью. И мало того, еще дальше стояния и пребывания в нем, как в жизни – это моя жизнь, я в нем должен быть. Ну вот, этот труд, конечно вот, дай-то Бог сейчас нам всем его совершать.
Ну а когда мы сейчас говорим о воцерковлении, о занятиях воцерковления, разных школах церковных и прочих, то совершенно очевидно вот, что тем более вот это социальное служение за престарелыми, за больными, вот да, это все должно быть не в области, конечно, это тоже не миновать, это надобно, область внешнего воцерковления – конечно, его надо дать, конечно, надо это все ввести. Но собственно суть-то вовсе не в этом. Только то, что согласно с предназначениями нашими – то и есть действительно воцерковление, вот туда повести. Ну вот, и вчера, когда сестры наконец услышали, что да, это именно так – они вдруг хором прямо все придвинулись, сгрудились ко мне, – то сидели в разных местах там комнаты, а тут прямо сгрудились: Батюшка, а как теперь это делать? Ну вот, конечно, да, теперь вот как. С Божьей помощью только лишь, да.